Борис Орлов - Судьба — солдатская
Петр не слышал, когда Уполномоченный их отпустил Батя тронул Чеботарева за плечо:
— Пойдешь или так сидеть и будешь?
— Пойду, — машинально проговорил он уже в спину выходившему из землянки Бате, а сам неторопливо направлялся к переводчику — мельницу крутил сейчас боец. Подойдя, сказал ему, показывая книжечку:
— Тут… — мялся он. — Вот… перевести бы… Что тут?
Переводчик, взяв записную книжку, смотрел на вытисненный золотом по темно-коричневой мягкой коже фамильный герб — голова рыцаря в шлеме с надвинутым на лицо забралом, под ней два перекрещенных меча на щите, и все это в лавровых ветках.
— Довоевался, — очень серьезно проговорил, поглядев на Петра, переводчик. — Птица по всему значительная. — И возвратил книжечку. — Освобожусь и забегу к вам. Переведем.
На двор Чеботарев вышел немного погодя. Неподалеку отдавал какое-то распоряжение Семену Батя. Посмотрев на них, Петр неторопливым шагом направился к себе в землянку спать.
На следующий день он и Батя до полдня подсчитывали, сколько осталось у них в отряде продуктов и хватит ли их на остаток пути.
Освободился Петр только к вечеру. Было еще светло, когда он подошел к своей землянке, чтобы полежать. Остановился. Смотрел на лес, весь в шапках снега и кружевах серебристого легкого инея. Не заметил, как к нему сбоку подошел невысокий, щупленький боец в полушубке и шапке-ушанке со звездой — отряд Уполномоченного был одет в зимнюю военную форму.
— Чеботаре-ев! Здоро-о-ова! — воскликнул он, и Петр, посмотрев на него, сразу узнал в нем Вавилкина.
Вавилкин растопырил руки, чтоб обнять. И Чеботарев смотрел на него, как на родного, однополчанина.
— Товарищ Вавилкин! — удивленный и в то же время обрадованный, проговорил Петр и собирался уже, как тот, растопырить для объятия руки, но в это время на глаза ему попались выглядывавшие из-за воротника полушубка Вавилкина петлицы со знаками различия среднего начальствующего состава, и он, Петр, подумав, что не так хорошо уж и знал этого человека, обнять его не осмелился. Не зная, как поступить, Чеботарев смущенно протянул ему руку. Оба они были искренне рады встрече.
Вавилкин потащил Петра под навес, где стояли скамейки для дежуривших по лагерю бойцов. Не дослушал всей истории мытарств Петра, перебил его и стал рассказывать о себе, о маршруте, как он выразился, которым прошел полк без него, Чеботарева.
— За рекой Лугой, — говорил он басовито, — мы сразу же оборону заняли. Рядом с нами Вторая Ленинградская дивизия народного ополчения стояла. Ну и полупили же мы там гитлеровцев! С месяц лупили. И еще бы лупили, да полк перебросили… сначала под Старо-Сиверскую, а потом под Мгу… Сейчас полк дерется где-то под Волховстроем… А Варфоломеев роту принял у Бурова. Старший лейтенант уже…
К ним подошел переводчик — Вавилкина вызывал Уполномоченный.
— Опять, наверно, на задание, — с гордостью сказал он Чеботареву. — На мне вся разведка. — И козырнул, намереваясь уходить, но не ушел — проговорил: — Я еще зайду к тебе. Поговорим, — пообещал он и, снова козырнув, на секунду остановил на Петре маленькие глаза, смотревшие в это мгновение остро и задиристо.
Петр в ответ тоже козырнул, но получилось у него не по-военному, не так легко и непринужденно — отвык.
Переводчик, поглядев Вавилкину вслед, предложил Петру свои услуги.
Они пошли в землянку, где жил Петр. По правде, у Чеботарева после встречи с Вавилкиным охоты читать записки и не было. Но обидеть переводчика он не хотел.
В землянке было сумеречно. Петр зажег светильник из гильзы от крупнокалиберного немецкого пулемета. Вынул и передал переводчику записную книжку Фасбиндера.
К столу подсела, появившись откуда-то, Настя.
Поднялся, нервно поглаживая бороду, Батя. Бросив короткий взгляд на Петра, примостился на краю нар и косил глаза на переводчика, который, раскрыв книжку, рассматривал фотографию эсэсовца. Ругал себя: «Перешли бы фронт, и отдать».
Переводчик начал читать сразу в русском переводе.
По мере того как он читал, лицо Петра медленно бледнело, глаза наливались кровью и лихорадочно блестели. Он то хмурился, сводя в морщины лоб, то часто-часто моргал. Когда понял, что Фасбиндер — это и есть тот эсэсовец, о котором рассказывала Валя, весь напрягся в тревожном предчувствии, а когда переводчик стал читать о Соне и Зоммере — уронил в раскрытые ладони заросшее лицо и так сидел, не выказывая признаков жизни… Вспомнился Вавилкин. Не этот, которого только что видел, а тот, которому поставили на вид… Услышав о Валиной гибели, убрал от лица — страшного, с дрожащими губами и мокрыми от слез ресницами — руки, поднялся и, как был в фуфайке и без шапки, пошел нетвердой поступью к двери. Вышел из землянки и остановился.
От штаба бежал Вавилкин. Но для Петра этого человека теперь не существовало. Скользнув по нему недобрым, угрюмом взглядом, Чеботарев пошел к лесу. Вошел в него. Немного постоял у лиственницы, ствол которой был весь в потеках засохшей темно-бурой смолы. Поглядел на ствол. Снова пошел. Под ногами хрустел снег. Остановившись перед березой, прижал горячий, потный лоб к холодному ее стволу и так стоял минуту, а может, и много минут и все смотрел в белую, изрезанную черными прожилками бересту. Черные прожилки виднелись то отчетливо, то расплывались. И он не мог понять, отчего они расплываются. Зажмурив с силой глаза, выдавил на ресницы слезы и снова смотрел на прожилки — они опять были видны до времени. А выдавленные из глаз слезы медленно ползли по щекам и застревали в бороде…
Настя и Батя осторожно подошли к нему. В Настиных глазах, широко раскрытых, замер испуг. Бережно положив Петру на плечо руку, она произнесла сдавленно:
— Разве… можно так?.. У всех… горе…
Петр окинул их обоих чужим — будто не узнал — взглядом и вдруг, оперевшись ладонями о ствол, с силой припал к нему лбом и навзрыд заплакал. Плечи его вздрагивали, и вместе с ними, казалось, вздрагивает береза… будто тоже плакала… С ее веток бисером падал, осыпая Чеботарева, куржак… Настя отвернулась от Петра и размазывала кулаком по лицу слезы. Пятилась, пятилась, а потом побежала прочь… А Батя все стоял. Впервые в жизни, кажется, он не знал, что делать. Обветренное, исхудалое лицо его напряглось… Так они и стояли — двое: молодой и старый… Когда береза перестала вздрагивать, Батя тяжело вздохнул и проговорил, остановив блестевшие от слез глаза на замершем плече Чеботарева:
— У меня в первые дни… в Луге… жену… в квартире прямо… замучили… — И голос его почерствел: — Держаться… тоже надо… уметь!
Чеботарев отшатнулся от березы — глядел на Батю. Глядел как на только что увиденного человека. «И никому ни слова», — простонал он и тяжелой походкой, будто ноги налились свинцом, направился к землянке. Следом, прихрамывая еще больше, шел Батя… Батя молчал. Петр тоже молчал. И в их молчании было что-то от этого леса — черного, заваленного хрустким зимним снегом…
Глава одиннадцатая
1Когда решили выходить из лагеря Уполномоченного, небо заволокло тучами. Пошел крупчатый холодный снег. Сильный ветер мел его, бросал, поднимал и нес. Началась какая-то круговерть. Стонали ели, свистел в ветвях берез и осиннике ветер.
И Батя заколебался. Выделенный Уполномоченным в проводники боец тоже не советовал. Сам же Уполномоченный молчал: о чем тут говорить, когда на дворе такая чертовщина?
А запасы продуктов быстро таяли. И в том и в другом отряде урезали норму. Тоскливо тянулись дни. По радио передавали обычные сообщения, к которым уже привыкли.
Петр все эти дни находился в каком-то полузабытьи. Ни о чем не думал. Просто лежал на нарах и, уставившись в черные жерди потолка, смотрел, смотрел. Изредка приходила Настя, садилась на краешек нар и сидела, понимая, что утешить его нечем. Как-то она заскочила к нему возбужденная. Насильно стащив его с нар, надела на него фуфайку. Говорила:
— Пошли, фрицев громят! — от бойцов из отряда Уполномоченного все узнали, что немцев на фронте называют презрительно «фрицы», и слово это, как только речь заходила о гитлеровцах, не сходило теперь с ее уст. — Пошли, тебе говорят! Сейчас второй раз передавать будут. Приемник из землянки вынесли — не вмещаются все.
Так же, а может и сильнее, выл, подсвистывая, ветер, неслось, ослепляя, поднятое снежное крошево. Но перед землянкой, будто назло зиме, бойцы отрядов терпеливо ждали, жавшись друг к другу, последних известий.
Расталкивая людей, Настя подвела Петра поближе к приемнику. Минуты через три раздались позывные Москвы, и сразу многих партизан охватило трепетное чувство. Через паузу послышался торжественный, с металлическим отливом голос диктора. Он передавал сводку Совинформбюро о том, что под Москвой наши войска перешли в решительное контрнаступление и гонят немецко-фашистских захватчиков от столицы на запад. Дальше он перечислял освобожденные от врага города и села, перечислял потери гитлеровцев в живой силе и технике, захваченные трофеи… Слова диктора было слышно всем, потому что приемник работал на всю мощность и у ветра не хватало силы заглушить его.
